| |||
|
Альфонс удовлетворенно кивнул:
- Сыграю вам сейчас новую пластинку. Вот удивитесь! Он подошел к патифону. Послышалось шипение иглы, и зал огласился звуками могучего мужского хора. Мощные голоса Исполняли «Лесное молчание». Это было чертовски громкое молчание. Эрих Мария Ремарк «Три товарища» |
|
В ранней юности меня сильно волновал вопрос о том, не стеснялся ли Ремарк своего второго имени — «Мария». Тогда «Три товарища» виделись мне книгой, написанной Мужчиной для Мужчин. По сей день первая моя ассоциация со словами «Три товарища» Ремарка — «скупая мужская слеза». Правда, сейчас я уже понимаю, видимо, что «Три товарища» — это уникальный дамский роман. Я легко могу представить себе этот роман изданным в розовой бумажной обложке с лубочно-голливудским изображением целующейся пары: девушка в серебряном платье (ламинация, напыление) и мужественный герой в форме времён Второй мировой войны (хотя в романе война окончена, причем — Первая, но жанр требует). На заднем плане должна быть изображена серая извилина — ночное шоссе, а на нем — верный Карл, и за рулем — неестественно большое лицо Кестера с некрасиво стиснутыми зубами.
Положим, непритязательная читательница и была бы поражена непривычным стилем, языком, временем и местом действия, но страницы через три-четыре быстро научилась бы пропускать проституток (а с другой стороны — ах, информационная жадность!), отголоски войны, гонки (хотя это уже тематически ближе к стандарту), продажу и починку автомобилей, обнищавшего русского дворянина, повесившегося бюргера, драки, неонацистов, алкоголь… Но, с другой стороны, ей осталась бы сладчайшая долька: девушка из благородной семьи, нежность, поцелую под дождем, серебряное платье, кадиллак, поездки к морю, «Робби детеныш», туберкулез, кровь горлом, ночные гонки за врачом самого-самого друга, «я знаю, это Карл», возвращение, любовь, «ты моя жена и мой ребенок», наконец, смерть — и, конечно, постоянно стоящая в чьем-нибудь глазу скупая мужская слеза (которая не пишется, но подразумевается). Это растопит любое женское сердце и вызовет то сладкое «ах!», сопровождаемое томным взглядом в темное грохочущее окно вагона (остановку, однако, не проехала), ради которого книги в розовых бумажных обложках всегда и покупались. Впрочем, на этом простая параллель между «Тремя товарищами» и женским чтивом заканчивается. При всей великой сентиментальности книги (если Робби называет Ленца «последним живущим романтиком», то как читатель должен назвать самого Ремарка?), символистичность ее героев строится по совсем иному принципу. Женское чтиво построено непосредственно на архетипах: Хороший Любовник (честный бизнесмен, хороший отец и порядочный человек), Плохой Бывший Муж (биржевой спекулянт, плохой отец, садист и харассер), Преуспевающая Женщина (директор треста, прекрасная мать и страстная тигрица), Жестокий Отец (исправившийся биржевой спекулянт, все еще плохой отец, мы его победим), Опасная Конкурентка (ни хрена не делает, небось, унаследовала деньги престарелого мужа, детей не имеет, красивая томная гадина)… Роман Ремарка, ясное дело, не прост; он построен на тонких деривациях: Настоящий солдат может оказаться сентиментальным романтиком, или художником, специализирующимся на портретах покойных, или таксистом; Старая Проститутка — прекрасной матерью, настоящей подругой, сентиментальным человеком глубокой души; Бармен и Вышибала в одном лице — сентиментальным (вас это слово не утомило?) любителем хоровой музыки. Чтобы считаться хорошим в мире Ремарка, надо обладать тремя качествами: 1) Пройти войну солдатом и оную возненавидеть; 2) Зарабатывать на жизнь тяжким (лучше — крайне непрестижным, таким, как торговля сосисками и презервативами, или починка и сбыт потерпевших аварию автомобилей, или кельнерство, или игра на рояле для проституток) трудом; 3) Много и с интересом пить в настоящей мужской компании; 4) Быть готовым в любой момент сдержать скупую настоящую мужскую слезу (с этой точки зрения Альфонс — ангел). Именно роль ангела-хранителя отведена ему в повествовании. Во-первых, он прошел войну солдатом, да не просто так, а вместе бок о бок с Ленцем («Дети, знаете, о чем я всегда думаю, когда слушаю это? Я вспоминаю Ипр в тысяча девятьсот семнадцатом году. Помнишь, Готфрид, мартовский вечер и Бертельсмана?...) — что, безусловно, дает ему право на дополнительный кредит. И потом, много лет спустя, он мстит за друга, как положено солдату — а ля гер ком а ля гер. Во-вторых, Альфонс работает с утра и до утра — содержит бар, сам подает и сам вышибает не понравившихся посетителей, сам режет свинью («Замечательная была свинья, — сказал он. — Медалистка. Два первых приза.») и сам жарит отбивные — словом, трудится в поте лица и не так, чтобы прокормить себя, но чтобы хорошим людям было куда прийти надраться. В-третьих, надраться, понятно, ему и самому ничего не стоит, а профессия обеспечивает постоянное присутствие надирающейся вокруг него настоящей мужской компании («Будь здоров, Готфрид, свинья ты жареная, черт бы тебя побрал!» — «Будь здоров, Альфонс, старый каторжник!»). Сюда приходят все, всегда, при любых обстоятельствах, рано или поздно — чтобы вспомнить прошлое, или забыть прошлое, или посидеть в одиночестве, или чтобы не сидеть в одиночестве; сюда приходит выздоравливающая Пат и заболевающий Робби, уставший от работы Ленц и безработный Кеслер, — прийти в себя, отогреться, отдохнуть, поесть. И, конечно, выпить. В четвертых, Альфонс сентиментальней, чем Ленц, он сентиментальней, чем сам автор книги, он сентиментальней старой девы. Он благоговеет перед хоровым пением, он трепещет над Пат, как «огромная сова над птенчиком в гнезде», его глаза наполняются слезами при виде приятеля, с которым он пьет чуть ли не каждый вечер. Он так нежен душой, что друзья разговаривают с ним как с малым ребенком, постоянно подыгрывая ему, постоянно оберегая его от негативных эмоций… Поэтому читатель оказывается удивлен и шокирован, когда узнает, что Альфонс нашел и убил убийцу Ленца. Альфонс кажется таким мягким, таким мирным, что последний из его портретов, предоставленных читателю автором, просто не вяжется с образом добродушной, ласковой гориллы, сохранившемся на протяжении всей книги. Манера автора говорить об Альфонсе заставляет забыть о том, что горилла может становится опасной, и не только по отношению к тем, кто плохо ведет себя в питейном заведении. Это другой Альфонс — потный, хромающий, с раной на бедре, с мукой в глазах, убивший человека не по приказу. Больше о нем в книге речь не идет. Покровитель осколков своего поколения, бывших солдат, сам такой же, как они, Альфонс создает в своем кабаке дом, который они все потеряли, — с доброй немецкой кухней, с семьей, собирающейся за столом по праздникам, с музыкой, с друзьями. Любое возвращение из трудного пути, любой резкий поворот судьбы гонят их всех «ужинать к Альфонсу», как если бы у Альфонса вместе с кружкой пива подавали порцию сил проснуться утром и идти дальше. Изо всех описанных в книге помещений бар Альфонса кажется единственным местом, где не дует из щелей в стенах. |
Сайт создан в системе uCoz