| |||
|
Писательница Рут Мартон, знакомая Ремарка, вспоминала о нём:
“ … смеющиеся голубые глаза под кустистыми бровями, спортивная рубашка, галстук под цвет глаз и брюки приглушённого синего оттенка изобличали в нём человека, которому очень подходит жизнь в Калифорнии, так же как жизнь на Лазурном берегу… Он был необычайно обаятелен, обладал глубокими познаниями в разных областях и, кроме всего прочего, буквально излучал доброту и надёжность”. Не верится, что этот влюблённый в жизнь человек мог написать столько трагических произведений. Однако именно кисти Ремарка принадлежат самые знаменитые романы XX века, посвящённые тем людям, которые были вынуждены пройти все круги ада, находясь в эмиграции. |
|
Сегодня в любом учебнике по политологии термин “фашизм” определён как “конкретные разновидности политических идеологий, сформировавшихся в Италии, Германии и Испании 20¬-30-х гг. прошлого столетия и служивших популистическим средством выхода этих стран из послевоенного кризиса”. Просто, чётко, конкретно и лаконично. Верно отображена цель, но ни слова о методах и способах её достижения. Для миллионов же людей по всему миру эта “политическая идеология” была их ежедневным ужасом, болью, слезами, разбитыми судьбами, потерянными надеждами, загубленными жизнями. Они не задавались вопросом: почему так вышло, что они вдруг стали врагами своей родины, стали ей ненужны и она стремится от них избавиться. Они просто хотели жить, любить, быть любимыми, но судьба распорядилась иначе, и они стали эмигрантами. Без дома, работы и надежды на будущее. Чья-то ужасная теория о мифическом народе “ария” разрушила всё то, что у них было в жизни, и заставила превратиться в ничто.
На мемориале, установленном на месте первого немецкого концентрационного лагеря, на четырёх языках написана фраза: “Никогда больше”. Но, чтобы это действительно не повторилось, каждому человеку необходимо знать, как это было. Ремарк как современник этих страшных событий не мог просто закрыть глаза на всё происходившее. И он писал. Он написал целую летопись эмигрантской жизни, потратив на это многие годы. Но он не мог не молчать. Ведь совесть молчать не может. Его индивидуальный стиль Ремарк дольше других старался держаться в русле, намеченном уже в самом начале его творческой жизни, и сохранить в годы новых великих потрясений неустойчивое равновесие трагического мироощущения своей молодости. Борисенко говорил о нём: “Произведения Ремарка явились своеобразным художественными документами эпохи, поэтическими летописями и манифестами поколения. В них отразилось мироощущение писателя, сдержанно страстного, застенчивого и поэтому сурового в своей нежности, печального в веселой насмешливости, циничного в доброте. Больше всего он избегает красноречия, риторики, брезгливого отстраняется от звонких патетических слов”. Строгая, временами даже кажущаяся нарочитой, объективность повествования Ремарка вместе с тем пронизана глубоким лиризмом. Это не искусственный литературный прием, а естественно необходимое выражение подлинного отношения художника к тому, о чем он пишет. Писатель очень сдержан, немногословен в описаниях людей и событий, изредка едва приметно, но тем более выразительно расцвечивая их иронией, шуткой; он стенографически точно воспроизводит диалог и несколькими скупыми штрихами четко изображает местность и предметы. “Ремарк несомненно вполне искренен в своих стремлениях к полной “нейтральности”, он прежде честный художник-гуманист. И поэтому вопреки всем болезненным наслоениям ему неотьемлемо присущи, в конечном счете, здоровые нравственные принципы, здравый смысл и живые чувства простого человека, ненавидящего войну, лицемерие и хищное корыстолюбие и горячо, взволнованноо любящего людей, любящего их такими, какие они есть, - несчастливыми, грешными, измученными и даже изуродованными, измельченными трудной, безобразной жизнью. Поэтому книги Ремарка, вопреки всем субъективным намерениям автора, стали оружием в борьбе прогрессивного человечества против сил реакции. Поэтому писателю пришлось покинуть родину, чтобы избежать расправы гитлеровцев” (Вильгельм фон Штеренбург). Его герои В своих книгах о жизни немецкой эмиграции писатель все решительнее определяет свое отношение к политическим проблемам. Он по-прежнему отражает мировоззрение несколько отвлеченного, при всей своей образной конкретности, пацифистского индивидуалистического гуманизма, мировоззрение скептического, даже иногда циничного, но глубоко искреннего одинокого человеколюбца. Он по-прежнему лишен какой бы то ни было положительной программы, положительного общественного идеала. Но зато он все более определенно высказывает свою ненависть и призрение к фашизму и милитаризму во всех их проявлениях в прошлые годы и в современной Западной Германии. Бережно лелеемая литературная аполитичность Ремарка оказывается несостоятельной для него самого. “Герои Ремарка – эмигранты, по злой воле судьбы вынужденные покинуть свою родину, благородные, прямые, ироничные, честные и необычайно мужественные люди, всегда готовые пожертвовать собой ради других. Для них важны не деньги или некие «неясные» общественные идеалы, а лишь непреходящие ценности — любовь, дружба, товарищество. Именно эти произведения писателя стали своего рода литературным манифе¬стом целого поколения. Именно герои Ремарка, сохранявшие свое человеческое достоинство, несмотря на экономические и об¬щественные кризисы, на фоне которых, по воле ав¬тора, прорисовывались линии их судеб, помогали многим из читателей, вопреки всем жизненным трудно¬стям, оставаться самими собой. Разве и сегодня, в начале XXI столетия, не актуальны мысли доктора Равика из романа “Триумфальная арка” (1946): “Жизнь есть жизнь, она не стоит ничего и стоит бесконечно много. От нее можно отказаться — это нетрудно. Но разве одновременно не отказываешься и от мести, от всего, что ежедневно, ежечасно высмеивается, над чем глумятся, что зовется верой в человечность и в человечество? Эта вера живет вопреки всему... Так или иначе, но все равно надо вытаскивать этот мир из крови и грязи. И пусть ты вытащишь его хоть на вершок — это все равно важно, что ты непрестанно просто боролся. И пока ты дышишь, не упускай случая возобновить борьбу”? (Линор Горалик) Изображая природу, окружающую героев своих призведений, Ремарк подчеркивает их душевное состояние. Сады, поля, горный ландшафт — они выделяются такой лаконичностью и вместе с тем поэтической густотой и яркостью красок, такой музыкальностью речи, — последнее, к сожалению, труднее всего воспроизводимо в переводе, — что звучат как своеобразные молитвы вдохновенного пантеиста. В записи душевных состояний, во внутренних монологах своих лирических героев Ремарк создает патетическую приподнятость суровой жизни в эмиграции. В произведениях, посвященных эмигрантам, Ремарк открывает перед нами правдивые картины неотвратимой действительности. Мы видим живых людей, слышим их речь, следим за их судьбами, мыслями и ощущениями, сочувствуем их бедам и страданиям. И познавая этот чуждый нам мир, — а познание всегда необходимо, — мы в то же время находим в его многообразных проявлениях и прежде всего в том, как рассказывает о нем правдивый и чуткий художник, — близкие и дорогие нам черты живого человеколюбия. Так сила художественной правды преодолевает ограниченность сознания самого художника. Его книги становятся суровым обличием, обвинительным актом против страшной действительности. “Ночь в Лиссабоне” — одно из последних произведений Э.М. Ремарка, в определенной степени итоговое. В нем переплетаются основные мотивы его творчества — любовный и пацифистский. Они соединены в трагической судьбе главного героя — беглеца из нацистской Германии, который теряет свою страну, любимую женщину и надежду на будущее. Через весь роман проходит мысль о призрачности счастья, характерная для всего творчества писателя. В этом произведении автор обращается к теме немецкой эмиграции. После пяти лет скитаний по Европе главному герою удается пробраться на родину, отыскать жену и вывезти её из Германии. Смертельно больная женщина устремляется навстречу лишениям и опасности, не желая оставаться в рейхе. В первые месяцы пребывания в Америке Ремарк быстро закон¬чил роман о политических эмигрантах в Европе накануне Второй мировой войны — “Возлюби ближнего своего” (идея этой книги воз¬никла у Ремарка во время работы над “Триумфальной аркой”). В этом произведении Ремарк отказывается от характерного для него повест¬вования в первом лице и рассказывает о происходящем с его героя¬ми от третьего лица. Это дает возможность посмотреть на вещи с иной, более “объективной” точки зрения. Такая перемена не случай¬на: в “Возлюби ближнего своего” наряду с прежними, привычными для писателя мотивами (трагическое переживание Первой мировой войны, умирающая женщина, месть) возникают и новые темы, кото¬рые затем получат мощное развитие и в других его — открыто анти¬фашистских — романах 1940—1950-х годов: судьба личности в тоталитарном государстве, противостояние человека и государствен¬ной машины”. Роман, как и его экранизация, предпринятая в 1941 году, был воспринят холодно; критика посчитала его слишком “сентимен¬тальным”, излишне “мелодраматичным”. В эти годы Ремарк активно работал и над другим романом, кото¬рый он поначалу задумывал как киносценарий. Главную роль в нем должна была сыграть Марлен Дитрих. Сюжет этого романа писатель неоднократно пересказывал ей в своих письмах. Марлен была про¬образом главной героини. Однако “Триумфальная арка” — “роман о Равике”, как называл его Ремарк в своих дневниках и письмах (ин¬тересно, что с центральной фигурой романа, хирургом Равиком, пи¬сатель отчасти отождествлял себя на протяжении почти десятилетия; он подписывал свои письма этим именем), был закончен уже после того, как писатель расстался со знаменитой актрисой. В 1945 году с большим трудом — памятуя о неуспехе романа “Возлюби ближнего своего”, издательства не хотели брать рукопись еще одной книги Ремарка об эмигрантской жизни — писателю все же удалось ее вы¬пустить. Как и в случае с “На Западном фронте без перемен”, этот роман также имел оглушительный успех. За год в США было прода¬но более двух миллионов экземпляров. В нем, как и в “Возлюби ближнего своего”, речь идет о судьбе политического эмигранта. Герой этого романа вынужден покинуть свою ро¬дину — Германию — и бежать во Францию. Вместе с родиной он вынужден оставить и свое настоящее имя — Фрезенбург. Здесь он бе¬рет себе имя Равик. У него нет паспорта, нет официального разрешения на работу. Он живет в постоянном страхе, что о его нелегальном пребы¬вании станет известно полиции и что он будет депортирован. Равик за¬рабатывает гроши в частной клинике, выполняя несложные операции, ассистируя другим врачам. Жизнь потеряла для него всякий интерес, и даже любовь не может вернуть ему смысл существования. Действие романа разворачивается на фоне сумрачных парижских улиц: Ремарк ни разу не описывает Париж при свете дня. В конце же романа герой видит, как Триумфальная арка — символ могущества Франции — исчеза¬ет во тьме. Еще в декабре 1937 года Ремарк писал Марлен Дитрих из Парижа: “Мне никогда не было так плохо. Я потерян. Я теряюсь в этой подзем¬ной реке [в романе Ремарк неоднократно проводит параллель: Триум¬фальная арка — ворота в ад]... теряюсь в серебряном декабрьском воздухе, теряюсь в сером меланхолическом небе”. Ощущение потерян¬ности доминирует в “Триумфальной арке”. В центре романа — трагедия людей, у которых фашисты отняли не “только их родину, не только их собственность, но и их жизни... Еще вчера они чувствовали под ногами твердую опору, а теперь должны были стать безродными людьми-про¬летариями”. Успех этого романа, по-видимому, предопределила изначально заложенная в нем “кинематографичность”: четкая сюжетная линия, интересные, “живые” характеры, первоклассные диалоги, которыми Ремарк особенно гордился. “Мне легко дается то, что другие писате¬ли находят трудным, — говорил писатель об этом романе, — писать соответствии с их звучанием”. К сожалению, фильм “Триумфальная арка”, поставленный Льюисом Милстоуном, режиссером картины “На Западном фронте без перемен”, с блистательной Ингрид Берг¬ман в главной роли, имел лишь относительный успех у публики. “Земля обетованная”. Незавершенное полотно “Земля обетованная” — книга, так и не доведенная до конца, сохранившаяся в трех черновых редакциях, превращает эту красивую точку в лучшем случае в многоточие. Однако всякий, кто прочтет роман, согласится: в данном случае многоточие оказывается даже уместней, потому что открывает в привычном, давно знакомом нам облике автора новые черты, заставляя и на некоторые прежние его темы взглянуть иначе, в свете нового исторического опыта. “Тема изгнания, которая в пору наших первых знакомств с книгами Ремарка трогала мало, казалась почти экзотической, условной: нам, в нашей советской действительности, что Германия, откуда вынужден был бежать автор, что Франция, Испания и Португалия, а тем более Америка, куда привели его эмигрантские маршруты, виделись одинаково недоступными мирами. Совсем иное чувство возникает при чтении последнего романа, где тема изгнания звучит пронзительно и неожиданно близко, ибо за это время если не родственники за границей, то уж друзья, приятели или просто знакомые появились почти у всех, да и пребывание за рубежом перестало быть редкостью” (Лурье Самуил). По-новому оцениваешь и чуткость Ремарка к веяниям времени, его природный, Богом данный “нюх” на все, что читателю по-настоящему интересно. В конце шестидесятых, когда создавался роман, модельный шоу-бизнес только-только зарождался, но живой и любознательный глаз автора (трудно поверить, что книгу эту писал умирающий, истерзанный раком человек) мгновенно разглядел и выставленную напоказ эротичность, и удивительную ирреальность мира, в котором обитала героиня “Земли обетованной”, тогдашняя манекенщица, нынче предпочитающая именоваться моделью. А сколь увлекательной сферой человеческой деятельности оказывается под пером Ремарка торговля искусством, мир антикваров и коллекционеров! “Земля обетованная” — это незавершенное полотно, в котором даже композиция лишь угадывается, а кое-где проплешинами пустоты зияют пятна загрунтованного холста, но замысел, в целом, безусловно захватывает, а отдельные лица и мотивы выписаны с такой мощью, с такой азартной экспрессией, с таким неподдельным любопытством к материалу, к фактуре, а иной раз и с таким веселым озорством, что прорехи и огрехи только оттеняют несомненную силу живой и узнаваемой художественной манеры. “Роман обрывается, по сути, на полуслове, так что на последней странице этой журнальной публикации читатель не найдет привычного уведомления в скобках: не будет ни продолжения, ни окончания. Боюсь, что эта наша встреча с творчеством Ремарка действительно последняя. Впрочем, в ближайших номерах “Иностранной литературы” можно будет познакомиться с фрагментами созданной Вильгельмом фон Штернбургом, биографии писателя, дабы убедиться в том, что жизнь Ремарка увлекательностью и крутизной сюжетных поворотов временами не уступала его романам” (Маркелов А. Н.). Этот роман Ремарка — последний, предсмертный. Похож на “Триумфальную арку”, на “Лиссабонскую ночь” — все та же беженская мостовая, только декорации другие: Нью-Йорк, и на календаре — сорок четвертый год. Кое-кто все-таки добежал, переплыл океан, уцелел, выжил — теперь страшно только ночью, и то лишь во сне. А днем немецкие эмигранты бродят по благополучной стороне планеты, скучливо изучая беспечных туземцев, и оживают лишь вечером, среди своих: за рюмочкой, в застольном вздоре, маскирующем ненависть и отчаяние. Потому что кроме отчаяния и ненависти все вздор. Главного героя зовут Людвиг Зоммер. Впрочем, это не настоящее имя: он прибыл в Америку по чужому паспорту. Молодой, стройный, остроумный, меланхоличный, с трагическими воспоминаниями... Понятно, что все прочие персонажи к нему добры, тем более, что и они — наши старые знакомцы: взять хотя бы портье в отельчике “Мираж” — сметливого и щедрого алкоголика из русских дворян... Или эту изящную и насмешливую, но такую беззащитную девушку (фотомодель, чья-то содержанка, прежний любимый пропал на фронте, но теперь одиночеству сердца конец) — Марию Фиолу, по направлению к которой герой движется так медленно, так долго... Он искусствовед-любитель, но выдает себя за профессионального антиквара, в каковом качестве и подрабатывает, что позволяет автору развлечь нас действительно прелестными разговорами о персидских коврах, китайской бронзе, французской живописи. С какой неистовой нежностью этот мнимый Зоммер и его собеседники влюблены в так называемую мировую культуру! Словно это все, что у них осталось, и словно это осталось только у них... Должно быть, Ремарк часто и в подробностях представлял себе, как варвары взрывают дверь последнего музея. “Медленно, словно в подаренном сне, которого я на много лет лишился, а вот теперь увидел снова, я брел по залам, по своему прошлому, брел без отвращения, без страха и без тоскливого чувства невозвратимой утраты. Я ждал, что прошлое нахлынет сознанием греха, немощи, горечью краха, — но здесь, в этом светлом храме высших свершений человеческого духа, ничего такого не было, словно и не существовало на свете убийств, грабежей, кровавого эгоизма, — только светились на стенах тихими факелами бессмертия творения искусства, одним своим безмолвным и торжественным присутствием доказывая, что не все еще потеряно, совсем не все”. Как видно, повествование мелодично, а слог склоняется к декламации, а что касается сюжета... ну, а в “Трех товарищах” или в “Черном обелиске” какой сюжет? Выпивают, разглагольствуют, острят — пока не случится катастрофа, пока не понадобится помощь друга. Так, наверное, было задумано и теперь, но катастрофа случилась с автором, а роман до нее не дошел. И все равно понятно, даже и без приложенных к основному тексту обрывков черновика, что Людвиг вынашивает план мести нацистскому офицеру за убитого отца, что попытка осуществить этот план скорей всего сорвется... В любом случае главный герой обречен на жизнь, лишенную смысла, а его друг — на бессмысленную смерть. Друг главного героя в этом романе — еврей по имени Роберт Хирш, легендарный храбрец, как бы двойник Рауля Валленберга: в оккупированной Франции спасал людей тем же способом, но еще круче, именно в мушкетерской манере: “Раздобыв откуда-то дипломатический паспорт на имя Рауля Тенье, он пользовался им с поразительной наглостью... Некоторым он спасал жизнь неведомо где раздобытыми бланками удостоверений, которые заполнял на их имя. Благодаря этим бумажкам людям, за которыми уже охотилось гестапо, удавалось ускользнуть за Пиренеи. Других Хирш прятал в провинции по монастырям, пока не предоставлялась возможность переправить их через границу. Двоих он сумел освободить даже из-под ареста и потом помог бежать. Подпольную литературу Хирш возил в своей машине почти открыто и чуть ли не кипами. Это в ту пору он, на сей раз в форме офицера СС, вытащил из лагеря и меня — к двум политикам в придачу...” В Нью-Йорке этот человек стоит за прилавком — торгует бытовыми электроприборами. Приглашает Зоммера на ужин в рыбный ресторан. Они шагают по ярким, чистым улицам, среди людей, из которых никого ни разу в жизни не били ногами… Морская живность в ресторанной витрине — и та им родней, потому что обречена. “Аккуратные шеренги рыб живо поблескивали серебром чешуи, но смотрели тусклыми, мертвыми глазами; разлапистые крабы отливали розовым — уже сварены; зато огромные омары, походившие в своих черных панцирях на средневековых рыцарей, были еще живы. Поначалу это было не заметно, и лишь потом ты замечал слабые подрагивания усов и черных, выпученных глаз пуговицами. Эти глаза смотрели, они смотрели и двигались. Огромные клешни лежали почти неподвижно: в их сочленения были воткнуты деревянные шпеньки, дабы хищники не покалечили друг друга. — Ну, разве это жизнь, — сказал я. — На льду, распятые, и даже пикнуть не смей. Прямо как эмигранты беспаспортные”. Такой это роман — безнадежный, красивый, печальный, медленный. В стиле блюза, но с немецким резким юмором. И не то удивительно, что Ремарк в который раз излагает все ту же историю в тех же лицах, — а что она не надоедает. Разве что пейзаж пропустишь один-другой — и то лишь потому, что ждешь событий, а потом и к пейзажу вернемся. Этот автор, как мало кто другой, владел секретом обаятельной беллетристики. Главный вопрос, который друг другу и сами себе задают персонажи: точно ли нацисты, как марсиане, явились из бездны и вероломно захватили беззащитную, скажем, Германию? — или, наоборот, в каждом немце прячется нацист (а если нет, отчего они так истово сражаются за своих якобы поработителей?), — так и остался без ответа. Все это, само собой, дела давно минувших дней и разговоры только про Германию — про страну, “где высший и главный закон всегда гласит одно и то же: право — это то, что во благо государству”... С этой точки до нацизма в самом деле рукой подать”. Но вот Роберт Хирш предсказывает, что едва война окончится, в Германии не останется ни одного нациста: “Лишь бравые честные немцы, которые, все как один, пытались помочь евреям...” Ремарк не закончил свою книгу о земле обетованной, которая для его героев оказалась чужой, эмоционально стерильной землей. Сохранились наметки дальнейшего развития действия: война закончена, Зоммер все-таки едет в Германию, но с единственной целью — разыскать и покарать того, кто донес на его отца, убитого в застенке. Находит и не может выстрелить, увидев, что перед ним жалкая развалина в инвалидной коляске. Ненавидит себя за слабодушие, за неистребимую человечность, которая в этих обстоятельствах кажется ему преступной. Размышляет, не вернуться ли в Нью-Йорк, к которому его, впрочем, уже ничто не привязывает. В одном из вариантов — кончает с собой, потому что не в силах жить, зная, что душа умерла и никогда ему не переступить через прошлое, но никогда с ним и не примириться. “Бессмысленно гадать, какое завершение было бы в итоге выбрано. По существу, роман заканчивается задолго до последних эпизодов, написанных Ремарком, заканчивается спором Зоммера и Хирша о том, чему учит опыт бегства. И Хиршу, духовному потомку непримиримых маккавеев, столько раз прямолинейно, жестоко отзывавшемуся о евреях, которым недостало мужества противодействовать нацистскому геноциду, Ремарк, часто иронизирующий над его немудреной философией бытия, отдал слова, всего полнее выражающие авторское понимание сути и смысла жизни в “эпоху страха”. Требовать отчаянной смелости никто не вправе, однако от каждого можно и нужно требовать, чтобы, вопреки любым обстоятельствам, была сохранена “подспудная дрожь земли, жизни, сердца. Тот, кто спасся, не смеет забывать о ней, не смеет хоронить ее под трясиной мещанства! Это дрожь спасенного тела, танец спасенного существа, с влагой в глазах заново открывающего все вокруг ... мысль, что ты не умер, ты ускользнул, спасся, не подох в концлагере и не задохнулся в свинцовых объятьях удавки”. Как знать, не окажется ли эта дрожь единственной надежной порукой, что жизнь действительно неистребима”. “Тени” на обочине “рая” К чести Ремарка надо сказать, что его гуманизм свободен от нечистой демагогии. Но во всех случаях повествование его ведётся так, как будто бы организованной борьбы против фашизма никогда не было. И это, конечно, по-особенному окрашивает образы тех противников фашистского режима, которые даны в его произведениях (особенно в посмертном романе “Тени в раю”). Да, к 1943 году (время, когда начинается действие романа) в заокеанском “раю” США скопилось немало “теней” из числа немецких эмигрантов-гуманитариев. За плечами осталась торговля, унижение, жизнь под непрерывной угрозой гибели — иногда тюрьма или концлагерь, где смерти удалось избежать только чудом. Там — в фашистском аду — погибло всё, что было дорого, всё, что составляло ценность жизни, — родные и друзья, дом, любимая работа, даже своё имя (большинство эмигрантов живёт по чужим, липовым паспортам и удостоверениям). Да, конечно, позади остался “ад”, однако “рай”, американский рай, встретил “тени” отнюдь не приветливо. Правда, угроза насильственной смерти уже не висит над беглецами, и основное, чем все они были заняты последние десять лет — стремление физически выжить — тоже уже стало ненужным. Но рефлектирующие и высококультурные интеллигенты попали в мир, где все накладывают на себя жизнерадостный грим, где женщины увечат себя косметическими операциями, дабы в любом возрасте соответствовать девическому стандарту. Этот чужой мир, нарисованный в романе очень выразительно, старается вытолкнуть или хотя бы оттеснить на периферию своих непрошеных гостей. Работа? Но, во-первых, как может работать актёр, писатель, журналист, учитель, не знающий языка? Да и, кроме того, отсутствие американского паспорта закрывает возможность легальной работы. Любое дело можно делать лишь от чужого имени и временно, подвергаясь бессовестной эксплуатации. Исключения нет даже и для людей, чья профессия не требует досконального знания языка. Равик или Грефенгейм — врачи с европейской известностью — тоже не имеют права на практику под своим именем. “Тени” прозябают на обочине страшноватого американского “рая”. Не в трущобах, правда, но в том мире каморок, мансард, третьеразрядных гостиниц, где обитают люди случайных или сомнительных профессий, не уверенные в завтрашнем дне, преимущественно пасынки Америки — пуэрториканцы, мексиканцы, негры. Квартирантов такого рода нередко находят поутру либо висящими на люстре, либо не проснувшимися после смертельной дозы снотворных таблеток. К этому же роду героев можно отнести и Владимира Ивановича Меликова — пожилого друга Роберта Росса, он — ночной портье третьеразрядной гостиницы, неизвестно почему эмигрировал из Советской России (в 1918 году); это тем более странно, так как “по ходу дела” выясняется, что он вовсе и не русский, а чех, крестьянин, чья деревня вдруг стала русской (?). Впрочем, несмотря на странности и авторскую недодуманность его биографии, сам Меликов вполне точно входит в общий круг этих — очень живых — героев “второго плана”. Думаю, что это жестокое и правдивое изображение задворок американского рая и составляет самое сильное и убедительное в последнем романе Ремарка. Многие герои — представители этой нереволюционной части эмиграции, изображённые одновременно объективно и с любовью, — свидетельствуют о большом мастерстве и гуманистической направленности творчества их создателя. Братья Лоу — совладельцы крошечной антикварной лавки, Бетти Штейн — мать-покровительница всей эмигрантской братии, коммерческое в характере и действиях этих героев сочетается с добротой, человечностью и мужеством. Ремарк прекрасно понимает, что и эта часть эмиграции не была однородной. Среди его героев есть и трепачи-приспособленцы вроде Танненбаума, маленького актёра, добившегося права играть в Голливуде роли фашистских злодеев, за которые не хотят браться американские актёры. Более того, в эмигрантской среде есть и преуспевающие богачи, заблаговременно переведшие свои капиталы в Америку и натурализовавшиеся в “раю”. Таков патриархальный и демократичный по манерам банкир Фрислендер, для которого, однако, война, разгром фашизма и вообще все мировые события — это лишь новая возможность для спекуляций. Иначе обстоит дело с теми героями, на которых Роберт Росс — от чьего лица ведётся повествование — смотрит как бы “снизу вверх”. Мы разделяем его чувства по отношению к Грефенгейму или Равику — “друзьям человечества”, осуществляющим, несмотря на все препятствия, основное дело своей жизни. Правда, для Росса естественно и его преклонение перед Каном. Этот, по определению его, кондотьер и донкихот Сопротивления — единственный активный противник фашизма в романе, и, несомненно, должен импонировать тому, скорее пассивному, противнику, каким, несмотря на авторские оговорки, является Росс. Кан под видом иногда испанского консула, иногда фашистского офицера освобождал из концлагерей обречённых на смерть товарищей. Кроме того — правда, об этом говорит всего одна строка — он в своей роскошной “консульской” машине перевозил листовки французского Сопротивления. Но Кан проявляется как человек опустошённый и обладающий всего лишь храбростью отчаяния не только в американском раю. Ретроспективно мы узнаём, что и во Франции он как бы вёл с фашизмом свою личную малую, частную войну (une guerette, как выражались в таких случаях французские феодалы XVI и XVII веков), не веря в конечную победу, презирая не только смерть, но и жизнь. Закономерным итогом т а к о й общественной позиции становится самоубийство, чем Кан и кончает уже после разгрома фашизма. Кан, как и другие герои этого романа Ремарка, переносит своё “отсутствие корней”, разочарование, одиночество на весь ход мировой истории. Вот почему для него и для других (даже для Грефенгейма или Бетти) фашизм — естественное, закономерное завершение истории немецкого народа, и победа над фашизмом не изменит этой, вдруг открывшейся, сущности народа. Эта антиисторическая и антидиалектическая позиция подкреплена в романе ещё и тем, что всё зло фашизма, собственно, сведено к расизму и все преступления его против человечества — к преступлениям против еврейского народа. Роберт Росс — немец, журналист. Прошлое его остаётся для читателя достаточно непрояснённым. Он скрывался долгое время в запаснике Брюссельского музея (что стоило жизни директору музея), был и в концлагере, откуда был выпущен, “потому что он не еврей”, — мотивировка странная и мало правдоподобная. Впрочем, страшное прошлое это, где, по-видимому, остался и какой-то не очень достойный поступок, мы узнаём лишь по тёмным намёкам в пересказе ночных кошмаров Росса. “Наяву” прошлое заперто в глубинах памяти. Ни вспоминать самому, ни говорить о нём другим он не позволяет. Эта “немота”, “зажатость” делает неясной и причину возвращения Росса в Германию после разгрома фашизма (очевидно, в Западную зону). То, что он не нашёл для себя пути и дела там, впрочем, понятно. В общем, оказалось — в полном согласии со всей системой взглядов автора, — что на деле настоящим в его жизни была лишь любовь к Наташе Петровой — полуфранцуженке, полурусской, дочери эмигрантов второго поколения. Впрочем, кроме некоторых элементов “загадочной русской души” в Наташе нет ничего, отличающего её от давно известного литературе XX века образа “женщины-стихии”, сильной своей пассивностью, “ночной”, беззаконной природой всех своих устремлений. Несомненно, “вторичность” самого образа Наташи, а также и всех перипетий её романа с Робертом делает эту линию повествования менее значительной, чем та, которая посвящена страшноватому американскому раю и его малым, грешным, человечным пасынкам. В целом, Ремарк критичен в изображении страны “неограниченных возможностей” с её духом бизнеса, отравившего все сферы жизни — от политики до искусства. Это страна, где “мировые катастрофы переводят в дебет и кредит ”, где и после войны рассчитывают использовать “Германию против России”. С возмущением рисует писатель культивируемое Голливудом легковерное отношение к фашизму, непонимание истинного характера мировой войны и трагедии, переживаемой человечеством. Роман отмечен прозрением Росса, что капиталистический мир, с фашизмом и без фашизма, равно бесчеловечен в своей сущности. Наша всеобщая человеческая совесть 35 лет назад, 25 сентября 1970 года, ушел из жизни известный немецкий писатель Эрих Мария Ремарк. Его любили и читали миллионы. Его книги переведены более чем на 50 языков мира. Второго такого популярного автора в немецкой литературе XX века, пожалуй, нет... “Я родился во времена газовых ламп, — писал Ремарк, — пережил период развития электричества и авиации. Если проживу десять-пятнадцать лет, то дождусь полета на Луну. Наука преодолела все. Только людям не удалось стать друг другу ближе... Во многом мы не сделали ни шага... Это страшное противоречие. И, несмотря на все это, я верю, что люди найдут пути друг к другу. Я не наивный оптимист, но разве невозможно, чтобы люди научились друг у друга хорошему?” ,Для самого Ремарка, выходца из бюргерской семьи с далекими французскими корнями и питомца католической семинарии, в которой он окончательно уверился, что на всю жизнь останется атеистом, сознание своей духовной родственности еврейству было одним из основных начал творчества, особенно в последний период. Из Германии его вынудили уехать сразу после победы нацизма, его вилла в Порто-Ронко стала временным убежищем для тех немецких авторов, которых рейх изгнал из-за неподобающего происхождения, а нейтральная Швейцария приняла без всякого восторга, стараясь не провоцировать недовольство могущественного соседа. В саду этой виллы подосланными гестапо специалистами по таким делам был убит журналист Феликс Мендельсон (видимо, его ошибочно приняли за хозяина). Ремарку угрожали, потом попытались заманить его в Германию, суля неслыханные почести, если он вернется. Ответ был предсказуемым: “Ни за что на свете... Нет, я не еврей. Но евреи в Германии, вопреки распространенному мнению, были самыми истовыми патриотами”. Об этом патриотизме, вознагражденном депортациями в Освенцим, со стыдом за себя вспоминают персонажи “Земли обетованной”. И не находят ему оправдания, хотя оно лежит на поверхности: им ли не знать, что бездомность непереносима как бы к ней ни приучали чудовищные обстоятельства реальной истории. Прожив вдали от Германии без малого сорок лет, многое в своей стране ненавидя, но никогда от нее не отрекаясь, Ремарк знал это чувство, как мало кто другой из его немецких современников. В его представлении евреи воплощали эмигрантскую судьбу, которая стала до какой-то степени универсальной во времена, когда бегство со всеми его страданиями и ужасами сделалось уже не выбором, а неизбежностью для очень многих, но для евреев — прежде всего. Это страшный удел: безнадежность, хотя “надежда умирает тяжелее, чем сам человек”, и вечный страх — “перед жизнью, перед будущим, перед самим страхом”. Часто его не выдерживают, и тогда исход катастрофичен. Всё, что Ремарк описал в своих произведениях, было правдой. Жуткой правдой XX века, который навсегда останется в истории как породивший две мировые войны и миллионы смертей. Ни одна из известных сейчас миру эпидемий не уносила с собой столько человеческих жизней, сколько унесло минувшее столетие. Мурашки по телу пробегают, как только представишь то сумасшествие, царившее тогда на планете. Страшно жить в такое время. Во время господства крайних идеологий. Однако, XX век уже прошёл, а с ним вместе канули в лету и эти идеологии. Они больше не представляют собой особой опасности. Человеческая жизнь — вот ценность нового времени! “Человек — это звучит гордо!” Человек сам решает, кем ему быть, и сам строит свою судьбу. Роль же государства — помочь ему в этом нелёгком деле. Казалось бы, когда в мире процветает и плодоносит демократия, актуально ли читать Ремарка? Актуально ли вспоминать о том, что заставило содрогнуться нашу планету несколько десятилетий назад? Сегодняшний человек слишком занят строительством своей жизни, погружён в повседневные заботы и проблемы; ему некогда думать о минувшем, ему надо соображать на будущее. Такой человек постепенно забывает о своём духовном развитии, так как задача каждого его дня — обеспечить материальное благополучие. Ему начинает нравиться то, что модно в данную минуту. Сегодня он кричит: “Долой президентскую власть! Да здравствует парламентская республика!” Завтра — вступает в партию, борющуюся за улучшение экологии окружающей среды, и полностью отходит от дел политических. Современные взгляды невечны. Уже немодно быть идеологом чего-то одного. Современный мир быстро обновляется — нужно успевать обновляться вместе с ним. Поэтому-то во время существования таких нестойких идеалов, необходимо помнить о вечном. Как бы ни была трудна и парадоксальна наша жизнь, как бы ни был богат (или, увы, беден) наш духовный мир, — всегда и везде, независимо от места нахождения — великодушие и порядочность, мужество и верность, товарищество и любовь были и будут главными критериями непреходящей ценности человеческих взаимоотношений, непреходящей ценности и самой человеческой жизни. Именно этому посвящены романы Ремарка. Именно поэтому стоит пополнить свою “Золотую полку” его книгами. Пусть наша всеобщая человеческая совесть всегда будет рядом с нами. Пусть она будет смотреть на нас с обложек книг глазами немецкого писателя, его красивыми голубыми глазами, умевшими так глубоко вглядеться в человека… |
Сайт создан в системе uCoz